Стенограмма научно-практической конференции «Значение русской драматической школы и место русского театра в современном театральном мире».

29 октября в Центральном Доме кинематографистов в рамках VII Международного Театрального Форума «Золотой Витязь» состоялась конференция «Значение русской драматической школы и место русского театра в современном театральном мире». Предлагаем полную стенограмму конференции.

Участники конференции:

Президент МКФ «Золотой Витязь», народный артист России Бурляев Николай Петрович.

Художественный руководитель театра «На досках», политолог Кургинян Сергей Ервандович

Режиссер театра «Нова» (Польша) Томаш Киринчук

Известный актер и телеведущий Фоменко Николай Владимирович

Доктор искусствоведения, профессор РАТИ-ГИТИС Шалимова Нина Алексеевна

Художественный руководитель Омского драматического театра «Галерка» Витько Владимир Федорович

Актер Национального академического Украинского драматического театра имени М. Заньковецкой Юрий Чеков (Украина)

Театральный режиссер, директор Международного театрального фестиваля «Мелиховская весна» Байчер Владимир Григорьевич

Директор Русского духовного театра «Глас», заслуженная артистка РФ Белевич Татьяна Георгиевна

Художественный руководитель Русского духовного театра «Глас», заслуженный деятель искусств России Астахов Никита Сергеевич

Главный редактор журнала «Театральная жизнь» Пивоваров Олег Иванович

Поэт, писатель, драматург, актер, режиссер, руководитель театра живой поэзии «Эмпирей» Вячеслав Миллер (Австралия).

Вице-президент МКФ «Золотой Витязь», профессор Софийской академии театра и кино Маргарет Николов (Болгария)

Бурляев Н.П.: Как вам известно, в Москве проходит 7-ой международный театральный форум «Золотой Витязь», на котором представлены 33 театральные работы театров России, Украины, Белоруссии, Сербии, Болгарии, Польши, Эстонии, Армении. Для участников форума одним из главных событий всегда является конференция, которую мы проводим. В этом году тема конференции обозначена так: «Значение русской драматической школы и место русского театра в современном театральном мире». Что это такое русский театр для мира? Я для начала попробую выразить несколько моментов, которые я считаю для себя важными. Проделав 50-летний путь в искусстве, я прихожу к определенным выводам. Больше занимаясь кинематографом, чем театром, все-таки я остаюсь человеком театра. Причем в отрочестве, в 15 лет, я попал в Академический театр Моссовета к Юрию Александровичу Завадскому, ученику Станиславского, и работал с учениками Станиславского: Ириной Вульф, с теми, кто пришел из той эпохи, чтобы передавать нам факел. Великие русские артисты: Мордвинов, Марецкая, Орлова, Раневская, Бирман. Театр я любил до тех пор, пока не начал отдаляться от него. Но это позже. Что же было в самом начале? Почему русская школа, русский театр, русская актерская школа стала определяющей для театрального сознания планетарного масштаба? Что было в ее основе, в начале? А в начале был даже не в начале, а потом пришел потрясающий артист Михаил Щепкин, который говорил очень просто: «Театр – это храм. Священнодействуй или убирайся вон». Серьезное замечание православного Михаила Щепкина. Он ввел в понятие «театр» мысль о священнодействии. Такая мысль могла появиться только в православной душе, в верующей христианской душе. А дальше пришел Станиславский, христианин, от крещения всю жизнь проживший под иконой, хранивший икону в своем кабинете, когда это было опасно. В годы разгула атеистической власти он жил под фамильной иконой и под ней ушел в мир иной. Он не отступал от веры и поразил мир своей системой, а еще больше понятием «жизнь человеческого духа» на сцене. Задумаемся, могло ли такое понятие появиться в американском театре, в западноевропейском. Жизнь человеческого духа и театр, как священнодействие. Я не стану отвечать. Просто подумаем об этом. Почему я делаю акцент на то, что для мира эти имена (особенно Станиславский, православный режиссер) стали определяющими развитие театра, всего театра планетарного масштаба, не исключая и Америки, и Голливуда? Эти актеры, очень популярные, хорошие актеры, учились-то на нашей школе. Потом, правда, оказалось, что они учились для того, чтобы, как говорил Иван Ильин, «заняться доходным промыслом и эффектной пустотой». Конечно, были и там озарения, потому что душа есть душа, она прорывается все равно. Были откровения и в американском кино. Эти актеры удивляли мир, опираясь на систему Станиславского. Те актеры, о которых я говорил, и оперные певцы, выступавшие попутно в церковных хорах во времена атеизма, не говоря о том, что они были верующими, они несли этот факел и донесли его до наших дней, до нас, и передали нам. Но это было. А что же есть сегодня? Сегодня есть понимаемая всеми нами очень опасная тенденция, как говорил бывший руководитель нашей культуры, Михаил Швыдкой, «надо немножко выйти на панель театру, искусству, чтобы быть доходной». Это говорил чиновник государственного уровня. «Надо дистанцироваться от кинематографа, от театра» говорил он здесь в этом доме на нашем пленуме Союза кинематографистов. Я ему на это отвечал: «Как это дистанцироваться государство должно от мощнейшего оружия воздействия, каким является экран?» Экран – это оружие. Он формирует целые поколения людей и уходить с этого поля боя нельзя. Гоголь, чье 200-летие мы отмечаем в этом году, говорил просто: «Сейчас идет бой, самый главный бой- за душу человека». Это он в те годы говорил. Бой идет и сейчас. И мы видим, с каким результатом он идет, кто в нем одерживает победу. Кинематографистов подмяли под себя. Сдались мы на волю победителя. Нас полностью выпихнули в рынок. Лично мое отношение к искусству, и даже к кинематографу, пусть я покажусь белой вороной, принципиальный протест против участия в рынке. Может быть, поэтому я не работаю как режиссер в это рыночное время и отказываюсь работать как актер, ожидая, когда придет отрезвление, и жизнь человеческого духа вновь будет востребована. Что мы видим в театре? В отличие от деятелей кино, театральные деятели дали отпор правительству, которое через механизм все того же Швыдкого попыталось и театр выпихнуть в рынок. В отличие от нас, деятелей кино, театральные деятели встали все как один и ответили: «Нет, нельзя погубить репертуарный театр, нельзя погубить русскую школу». Отстояли, но процесс идет. Когда я задавал прямой вопрос уже мною названному два раза товарищу: «Что же Вы делаете? Почему Вы выпихнули нас на панель доходного промысла? Не наша задача делать мгновенно деньги, обманывая людей, привлекая их болтологией и издевательством над русской классикой, голубизною, раздетыми девицами, обнажением, тем самым, пополняя Вашу кассу. Наша задача – воспитывать дух нации, быть просвещающей кафедрой.» На это был ответ указание наверх пальцем. Это они, более высокие руководители, рыночники, младореформаторы, которые все меряют рублем. Рынок, так рынок для всех. Это молодое поколение относительно нашего возраста, моего, это люди, которые управляют сейчас практически всеми процессами в России. Нельзя недопонимать того, что рынок применим не во всех отраслях человеческой жизни. Культуре рынок вреден, пагубен. Культуре рынок противопоказан. Наше творчество, наши фильмы окупаются, есть тому прекрасный пример: Фильм «Андрей Рублев» не окупился тогда, когда был жив Андрей Тарковский, более того, на 7 лет был положен на полку. Но прошли годы, 43 года, и фильм окупился многократно. Я сам видел огромные очереди в Лос-Анджелесе, в Париже, Венесуэле на фильм «Андрей Рублев». Но, не будучи кассовым фильмом, ни извлекшим мгновенную прибыль, этот фильм устремил взоры соотечественников на историю, на иконописца Андрея Рублева. Многие после этого фильма воцерковились и более ясно осознавали, в какой стране они родились. Сегодня о кино мы не будем говорить, хоть и сидим в зале, где вы видите лики великих прославленных режиссеров. Мы будем говорить о театре. О театре будут говорить и другие, кто более тесно завязан с театром. Я лишь последние 7 лет стал возвращаться в театр в связи с театральным форумом «Золотой Витязь». Но, как показывает жизнь, это нужно делать. Нужно, чтобы был такой форум, как «Золотой Витязь», который абсолютно ясно, прозрачно обозначил с самого начала цели, с которыми мы пришли в театральный процесс. Мы пришли с тем, чтобы напомнить всем нам, деятелям российского театра о тех величайших традициях русского реалистического театра и русской актерской школы, у которой учился весь мир. Первым, кто начал указывать мне на некие отклонения, был великий Мордвинов. Я был тогда мальчишкой, мне было 15 лет, а играл с этим артистом. Я видел такую-то советскую постановку, от которой театральная общественность была в восторге. Он мне говорил: «А что они делают? Это же издевательство над классикой. Что они показывают? Почему так самовыражается этот режиссер, забывая о том, что издеваться нельзя? Почему мы так заискиваем перед зарубежными актерами?» Я помню, когда был мальчишкой, в Москву приезжал английский актер Пол Скофилд. Вся Москва ломилась на его выступление. Я сидел где-то на галерке и заворожено глядел на Пола Скофилда. Тогда я не понимал, что происходит, а у меня рядом был под боком великий Мордвинов, величайший актер планетарного масштаба. Почему мы так заискиваем перед иноземным? Что это за черта российская? Где гордость за наших актеров и режиссеров, на которых глядит весь мир? И сегодня эти тенденции не изжиты. Главные режиссеры отдельных театров Москвы (300 театров в Москве) пытаются, чтобы не отстать от рыночного процесса, завлекать в зал чем-то иноземным, обнажать артисток молоденьких. С болью должен признаться о мнении детского жюри. У нас три жюри, как вам известно, работают: театр большая форма, театр малая форма и театр для детей, где судят сами дети. Дети, попав в нашей программе на один из отобранных не глядя спектаклей (потому что для детей мало делается, взяли то, что было по Москве) они были в ужасе от этой откровенной порнографии, которую показывает театр для детей и юношества. Эти процессы идут в современном театре. Я являюсь руководителем жюри, так как я не могу пока передать этот пост, и с ропотом я его несу, потому что ужасно судить. Все время есть обиженные, когда мы премии распределяем. Но, приходя в театр в эти последние 7 лет, я вижу в театрах, имеющих имя в Москве, в России, раскрученных критиками, которые по-прежнему глядят на Запад и ждут чего-нибудь «эдакого», какого-то новаторства. Я не против новаторства. Я удивляюсь этой подмене, удивляюсь, как умело обманывают публику эти режиссеры раскрученных театров. Идет процесс очень тревожный. Он и был всегда, но сейчас он при нашей псевдодемократии, которой не было и нет на Руси. Не хотелось бы отвлекаться на политику, но это не возможно обойти. Демократии нет. Что такое демократия? Власть народа. У нас есть власть народа? У нас нет власти народа. У нас есть власть нескольких людей, семиолигарщина. 7 или 10 человек поделили всю Россию, наши недра, богатства. Нет демократии, но как бы демократия есть. И в театре она есть, делай, что хочешь. Что хочу, то ворочу. Что делать, что будет? Это зависит от всех нас. Недаром именно кинематографисты в мае месяце подняли свой голос и издали манифест кинематографистов, к которому мы приглашаем присоединяться, где мы четко обозначили о том, что такая культурная политика вредна для России. Нужны изменения культурной, экранной, театральной политики в России. Как этого добиться? Я думаю, что только при поддержке государства. Только при этом механизме мы можем чего-то добиться. Я говорил министру культуры Александру Алексеевичу Авдееву при первом же нашем общении, когда он был на этот пост поставлен, что самая главная задача, которую я бы видел на посту министра это выведение культуры из рынка. Да, противодействие будет, но нужно быть Александром Матросовым, лечь на амбразуру и попытаться менять культурную политику, ту, что наворотили перед ним его предшественники. Россия никогда не мерила ценность жизни, отношений рублем, и уж тем более искусство. Пушкин страдал от того, что вынужден был брать деньги за стих, Лермонтов переводил тексты Гете. Песня, которая льется из уст, есть та награда, которая вознаграждает. Библия говорит: «Даром получил, даром отдавай». Мы готовы отдавать даром. Деятели кино и театра. Нам ничего не нужно. Мы пришли не делать деньги, а помогать, просветлять и возвышать наш народ. Должна меняться культурная политика, принципиально меняться. Культура должна выходить из рынка потихонечку или мгновенно по государственной державной воле, которая выделит в бюджете России на культуру, наконец, такие же деньги, которые будут равноценны средствам, выделяемым на оборону государства. Культура – это оборона души государства. Плоды подобной культурной революции, которая проходит в нашей стране последние 23 года, мы видим. Если государство хотело, удалившись от влияния на культуру, на кинематограф, театр, чтобы им легче было, при такой политике они получили гораздо больше проблем. Преступность катастрофически зашкаливает. Идет алкоголизация пей: не хочу. И на экране еще показывают нам, как это хорошо – «балдеть». Педофилия, проституция, наркомания. Влияли ли на увеличение этих социальных пороков культура, кино и театр? Влияет напрямую. Подтверждаю это устами замечательной русской актрисы Валентины Малявиной, которая по воле рока попала на зону к зекам, которые ей говорили впрямую: «Экран нас образовывал, у вас мы учились относиться к жизни так, как мы относимся грабить банки, колоться, насиловать и т.д.». Этого забывать мы не должны. На этом я заканчиваю и предоставлю слово худруку театра «На досках», режиссеру, нашему коллеге, но по совместительству еще и выдающемуся русскому политологу Сергею Кургиняну.

Сергей Кургинян: Спасибо большое. Поскольку речь идет о театре, то я буду говорить о театре. Я хотел начать с короткого воспоминания. Я не знал, как близко жизни пересекаются. Студенческим театром, которым потом руководил я, сначала руководил сын Юрия Александровича Завадского, Евгений. Та семья, с которой Вы тогда пересекались, и та семья, с которой я тогда пересекался, – это одна и та же семья. Интересно построена жизнь, но это так, к слову.

Когда началось движение театральных студий, то этапом этого движения был так называемый Каунасский фестиваль, на который мы приехали вместе с журналистами. Меня тогда попросили стать председателем этого студийного движения. Уже было ясно, что процесс идет куда-то не туда, и я постепенно превращался из «любимого дитя XXVII съезда» в «реакционера» и прочее. Было ясно, что идет не какая-нибудь там реформа, какое-то изменение, исправление негативных черт нашей жизни, а война с идеалами. Причем не с конкретными идеалами (коммунистическим или другими), а с идеалами как таковыми, по большому счету, с человеком. Об этом надо было честно сказать. Любой, кто это говорил, становился немедленно «реакционером», «чудовищем» и всем прочим.

С чудовищами Каунасский фестиваль должен был воевать. Он был официальный, он спонсировался Министерством культуры. На нем сидели выдающиеся театральные критики. Когда я попробовал поднять разговор о духовности театра, о том, что театр должен человека поднимать, о каких-то тонких, сложных проблемах театрального мастерства, «выдающийся журналист» Александр Минкин взял слово и сказал мне: «Мы приехали в этот замечательный прибалтийский город не для того, чтобы слушать о духовности, о таких тонких проблемах. Мы видим впервые, что такое жизнь, тут подают карбонаты, мы смотрим мультфильмы. Мы говорим «нет» всему, о чем говорит Кургинян, и всем его «заморочкам». Мы требуем карбонаты и мультфильмы». Присутствующие взяли кружки, стали стучать ими по столам и кричать: «Карбонаты и мультфильмы! Карбонаты и мультфильмы!»

Я рассказываю реальную живую историю, шел 1987 год. Мне было понятно, что процесс идет не туда. Я приехал к любившему меня и занимавшему тогда большое место драматургу и говорил: «Посмотрите, что происходит». «Тебе не нравится, что тебя ругают». «При чем тут это? Меня ругали всю жизнь, я с этим родился и умру. Я Вам говорю о процессе. Посмотрите, куда мы идем!» «Нет, все нормально. Перестройка».

Мы пришли туда, куда мы пришли. И мы честно должны сказать, чем оказался этот процесс. Он оказался искусственно организованным регрессом, деградацией всех сторон человеческой жизни. Все, что происходило и происходит, – это регресс. Поставьте диагноз больному: больной стремительно регрессирует. Нельзя лечить болезнь несоразмерно факту заболевания. Это регресс по всем характеристикам. Кризис ценностей, аномия, все, что угодно. С этим надо разбираться.

Это искусственный процесс или нет? Я не могу смотреть наше телевидение, я вообще его не могу смотреть. Я читаю сводки, которые мне дают, читаю дайджесты каналов, которые положено смотреть, но я не смотрю. Мы все понимаем, все, сидящие в этом зале, что ни одна актриса или актер, который выступает в телевизионных сериалах, не имеет права играть даже в студенческом драмкружке. Они вообще не имеют права играть! Это не вопрос о том, играют они в той школе или в другой, хорошо они играют или плохо. Они не могут оценивать факт. Они не могут держать паузу. У них нет подтекста, контекста. Ничего нет. Смотреть на это невыносимо.

Механизм этого тоже понятен. Понятно, что это коммерция. Это коммерция, при которой все деньги, которые получают за сериал, берут сразу и «уводят». После чего набирают людей, которые не требуют денег, или которые сами дают деньги, чтобы играть, показать свою физиономию в телевизоре. Этих людей не спрашивают, как они играют. Нет драматической школы никакой. Есть то, что есть. Это просто деградация.

Я месяц отдыхаю в костромской деревне, а там нет других каналов, кроме основных. Я включаю телевизор, информационные программы-то я должен смотреть. Не успел выключить, отвлекся, а там начался какой-то фильм (кажется, он назывался «Любовь под грифом «совершенно секретно»). Исполнитель главной роли «торгует обаянием», но он хотя бы понимает, как им торговать. Актриса – злая и не стесняется этой злости в игре. Она не понимает, как играть, но не стесняется. Ее надо спасать – она по сюжету свидетельница. Всех подряд убивают. Я говорю: «Не надо выключать телевизор. Давайте досмотрим до конца». Потому что вдруг неожиданно героиня просит парня: «Отпусти меня». Непонятно, куда ее отпустить. Когда она убегает, ее, как ценного свидетеля, пытаются убить. Он ее спасает. Он говорит: «Понимаешь, у меня присяга. Я не могу тебя отпустить. У меня друзья погибли из-за того, чтобы тебя спасти». Непонятно, куда девица просит ее отпустить. Я хочу посмотреть до конца. Я вижу, что весь фильм идет к какой-то точке, что это не просто попса, что это не просто деградация, что это не просто хамство, что это еще что-то. И я смотрю до конца. В конце фильма девицу, наконец, спасли. Она уже отмытенькая, хорошенькая. А он приходит к ней и просит, чтобы она замуж вышла за него. Она смотрит на него и со всей злобой, на которую она способна по-человечески, говорит: «Так у тебя же присяга!». Конец фильма.

Теперь давайте просмотрим 200 средних и хороших американских фильмов, сходных по сюжету. Например, фильм «Телохранитель». Из-за чего переживает главный герой? Из-за того, что он уехал к матери, хоронить ее, и в этот момент он не мог закрыть грудью Рейгана. Вы понимаете, о чем идет речь? Российский фильм, о котором я говорю, создан не просто для того, чтобы «срубить бабки», не просто для того, чтобы показать, что никто играть не умеет, не просто для того, чтобы затянуть телевизионное время. Он создан для того, чтобы на деньги государственного канала растоптать слово «присяга»! Это не 1992 год, этот фильм снят недавно.

Значит, идет война. Идет самая настоящая война. Ни в Америке, ни во Франции, ни в коммерческом, ни в каком другом кино – это невозможно, это абсолютно исключено. Голливудское кино абсолютно аморально, люди пять раз извращены и прочее, но никто из них на это не осмелится, потому что Америка нужна, потому что все понимают, что без этих ценностей люди не будут умирать, не будет армии, не будет ничего другого. За деньги невозможно умирать – за деньги можно убивать. А умирать-то приходится за идею. Для тех, кто пойдёт завтра в армию, слово «присяга» должно быть священным. Мы до сих пор не отдали должного Жене Родионову, который является каноническим христианским героем, человеком, который отказался снять крест и за это был убит. Он является новомучеником чеченской войны. Мы о нем не сказали ничего. Этот человек не существует как общенациональное достояние. Вместо этого есть другие герои – из фильма «Бригада». Но как эти герои должны учить молодого человека умирать на полях сражений? У нас не будет армии.

Все говорят: «Да и слава Богу. Пусть это еще раз распадется. Главное – войти в цивилизованный мир и там разобраться». Войти в мир – в качестве кого? Эти люди говорят фактически о том, что их дети должны быть рабами китайцев, которые будут здесь управлять всеми ресурсами. Понятно же, какая цена вопроса.

Возникло очень определенное явление. Хотите работать на регресс? Работайте. Хотите толкать человека вниз? Толкайте. Все аксиомы жизни говорят о том, что толкать человека наверх неимоверно трудно, а толкать вниз легко, ничего не стоит.

Какой-то бред о рынке: «Пусть рынок расставит приоритеты!» А вы у себя на огородной грядке пробовали сделать так, чтобы рынок расставил приоритеты? Вот посадите у себя на грядке рядом сорняки и культурные растения и посмотрите, как живая конкуренция расставит приоритеты. Значит, на грядке нельзя, а в жизни можно? Причем вы все понимаете, что сорняк на культурной почве (а у нас была культурная почва!) вырастает особый. Он какой-то твердый, такой крупный, сочный, воинственный.

Что делать-то с этим поколением? Что делать с этими растерянными человеческими лицами? Какую цену ставить за билет? Продать билеты я могу за любую цену, но какую цену поставить? В советскую эпоху я понимал: полтора рубля в задних рядах и два с половиной в первых. Какую я сейчас должен цену поставить? Поставлю низкую цену, мне скажут: «О, секонд хенд!». Поставлю высокую – я точно знаю, кто будет в зале. Просто это не те люди, которых я хочу там получить.

А эти мальчишки, кинутые во все это, эти волчата, которых каждый день учат тому, что успех – это только деньги?.. В какой стране мира успех измеряется только деньгами? Почему все говорят, что мы копируем Запад? Что мы копируем на Западе? Что? Фильм «Телохранитель»? Нет. Значит, мы копируем какую-то ублюдочную культуру, которая создана только для уничтожения нашего народа. Единственное, что проплачивается, – это истребление человека. Что такое фильм «Интердевочка»? А вы знаете, что по поводу фильма «Интердевочка» были письма? Он же лег на определенную почву. Было написано: «Дорогая редакция! Я, комсомолка, теперь знаю, что веление времени требует от нас нового духовного поиска. Я думала идти во врачи, но после этого фильма поняла, что я должна пойти в интердевочки». Это что такое? В аду за это будет плата или нет? Это называется растление несовершеннолетних. Своими-то словами надо что-то называть!

Я непрерывно участвую в каких-нибудь круглых столах с какими-нибудь представителями нашей олигархии. Один из столов, на который меня пригласили, назывался «Энергетическая война» («война газопроводов» и т.п.). Я прихожу, сажусь, рядом сидят олигархи, они смотрят на меня. Сначала встает газпромовец и говорит: «Не надо нам никакой войны». (А это не я был организатором круглого стола, его организовал Кремль.) «Не надо нам никакой войны. Зачем нам война?» Потом встает плечистый, молодой олигарх, в глазах у него стальная воля, мне совершенно ясен его генезис: «Что вы нам мешаете на международном рынке, нам надо вписываться!». Я, наконец, беру слово и говорю: «Простите, можно и так. Но что вы будете делать в Нью-Йорке, Пекине, Тель-Авиве, Токио? Что вы сделаете с книгой Йоргена «Добыча», которая лежит на всех нефтяных столах и главный термин которой «нефтяная война»? Что вы сделаете с работами Сороса, главный термин которых «финансовая война»?» На меня смотрят и говорят: «Вот Вы там и рассказывайте о войне, а здесь не надо». Цена этих слов понятна? Значит, единственное место, где слово «война» не должно фигурировать, это здесь. Везде все будут говорить о войне, а здесь все должны говорить о мире.

Тут как-то поносил меня в газете один парень в связи с какой-то политической кампанией, и в статье у него были такие слова: «мой друг Кургинян…». Я вдруг вспомнил 1991 год, Янаева. У него тряслись руки, он был в нервном состоянии. Я подумал: а если бы он тогда, в 1991 году, не сказал «мой друг Горбачев», а сказал бы «мой враг Горбачев», может быть, вся история XXI века была бы другая? Отсутствует различение слов! Может быть, то, что Конфуций назвал «исправлением имен», – это и есть высшее призвание культуры? «Давайте вещам правильные имена и выкликайте их на всех базарах», – сказал Конфуций в момент гигантского унижения Китая. Посмотрите, где сейчас Китай.

Может быть, вся наша миссия и заключается в том, чтобы давать вещам правильные имена? Может, эти имена, «враг» и «друг», надо восстановить? Может быть, надо сказать, что человек, который на моих глазах растлевает молодежь, сознательно растлевает молодежь, убивает культуру, уничтожает все высокое в моем народе и моей стране, – это мой враг? Может, когда человек скажет, что есть друг и враг, тогда и начнется процесс выхода из того чудовищного состояния, в котором Россия оказалась, извините, не без участия тех, кто отвечал за душу людей, не без участия тех, кто в момент призыва начать говорить о сложном и духовном сказал: «Карбонаты и мультфильмы!»? Тот же Минкин сказал: «Как жалко, что нас не завоевали немцы! Мы бы все пили хорошее немецкое пиво». Это сказал Минкин, понимаете, который прожил бы при завоевании немцами до ближайшей газовой камеры.

Теперь эти люди требуют, чтобы мы покаялись за все, в том числе и за победу в Великой Отечественной войне. Мы и за это должны каяться! Мы каяться должны за все: за то, что когда-то спасли мир, за то, что когда-то подняли знамя духовности, за то, что когда-то учили этот мир высокому, за то, что мир, затаив дыхание, смотрел наше кино и наш театр, за то, что у нас учились все. Михаил Чехов, который полностью принадлежал к нашей школе, создал всю актерскую школу на Западе. Мы за все это должны каяться, да? Может быть, когда-нибудь надоест каяться? Может, мы когда-нибудь поймем, что есть фильм «Покаяние», в котором призвали выкопать труп отца и выкинуть его на свалку? Что такое фильм «Покаяние» Абуладзе? Посмотрите. Итог фильма в том, что кавказский человек понимает, что его отец – негодяй, экстремист. Он выкапывает его труп из могилы и выкидывает на свалку. Но это же нарушение главного, еще дохристианского табу! Вы понимаете, какие табу нарушались в ходе этого процесса?

Теперь Идеального нет. На нас смотрят глаза нового поколения, которое лишено, оторвано от этого, которое возвращать к этому нужно невероятным духовным усилием. А нам говорят о рынке. О каком рынке? Пусть дурака не валяют с этим рынком! Они платят за растление. Что такое наша реклама? Это что, экономический процесс? Когда на Кутузовском проспекте висит плакат 10 на 12 метров, на котором написано крупно «сосу за копейки», а внизу поясняется мелкими буквами, что это реклама пылесоса, – это что? Это называется рекламный процесс? Вся наша реклама идеологична. Ни в одной стране мира этой рекламы нет.

Вспоминаю 1988 год или 1989-й, когда в первый раз уехал за границу. В витрине газеты «Московские новости», рупора нашей тогдашней интеллигенции, висела реклама «Будущее сегодня!» – реклама машины Honda. Никто не мог покупать машины Honda, никто не понимал, о чем речь, что такое «Будущее сегодня» Приезжаю в Лондон, смотрю на плакат и понимаю, откуда они это скопировали. Там написано «future» и «today», расчеркнуто на две части и указано: сегодня объем двигателя такой-то, а будет такой-то, сегодня скорость предельная такая-то, а будет такая-то. Из всего сделана была идеология! То, что у них было прагматикой, у нас приобрело характер антиидеологии. «Будущее сегодня»…

Непрерывно идет война с собственными ценностями, с традициями, со всем. 70 лет советского строя. Назовите Сталина злодеем, героем, но не приравнивайте его к Гитлеру, потому что если он приравнен к Гитлеру, то наша страна будет 100 лет каяться и 100 лет будет находиться под чужой оккупацией. Ну, в конце концов, нельзя же так! Если страна спасла мир от фашизма, то нельзя лидера, который управлял этой страной, приравнять к Гитлеру. Назовите его злодеем, если вам так хочется, назовите героем, это сложное явление. Но не ломайте хребет своему народу.

Мне кажется, что если мы все это скажем, если найдется мужество не просто сказать это, а делать вопреки всему высокую театральную школу, высокое театральное искусство, то, с поддержкой государства или без нее, мы рано или поздно победим. Я не знаю, победим ли мы, но если мы этого делать не будем, мы проиграем все: свое Отечество, свой народ, добро, справедливость и много другое. Спасибо.

Председатель: Я хочу, чтобы мы приветствовали к нам вчера приехавших молодых друзей из Польши. Сюда приехали на наш форум ученики великого польского актера Ежи Штура: Катажина Хлебны, Доминик Новак и Петр Сиклюцкий. Это актеры. А также заведующий лит. частью Марек Кутник и режиссер театра Томаш Киринчук.

Томаш Киринчук: Спасибо большое. Я хочу говорить по-русски, но я учился русскому языку 10 лет назад. Сегодня моя голова устала. В стране Чехова я не могу говорить на том русском языке, которым я владею, поэтому попрошу переводчика Наталью. Дорогие друзья, я бы хотел вам сказать о традиции Чехова в Польше. Самое главное, почему мы, молодые люди, которые приехали, 6 лет назад начали работать именно с произведениями Чехова. Вы прекрасно понимаете, что русская литература в польском театре всегда занимала свое высокое место. После войны и Маяковский, и Достоевский, и Гоголь, и Булгаков начали терять свою популярность, но сама традиция русского театра (мы знаем имена Вахтангова и Мейерхольда) настолько для нас существенна и влияет на всю традицию польского театра. Я обращал внимание на душу человека , поэтому для нас именно традиция русского театра имеет особое значение, обращение к душе человека. Несколько лет назад, 6-7 лет назад, когда мы начали совместную работу, было принято решение, что именно имя Чехова определяет своеобразную линию. Нам казалось, что стало Чехова слишком мало, и как будто это традиция стала истончаться. Нам показался, что Чехов как будто бы перестал увлекать, интересовать польского зрителя, как будто бы те постановки, которые были в Польше, не привлекали духовного внимания общественности. Нам как раз казалось, что любая классика, которую мы берем для постановки на театральной сцене, должна быть своего рода обращением к душе. Будь то классическое произведение или современная литература, поэзия или проза, но театр, который представляется сценой, должен быть обращен к душе зрителя. Будь то полноценное произведение или компиляция, но оно должно давать отклик. Именно имя Чехова, нам показалось, что вдруг истончилось эта выразительность, которая всегда была присуща этому автору. Он перестал людей вдохновлять, увлекать, удивлять, и мы видим, что в репертуаре крутились те самые названия произведений, которые существовали раньше. Они не приносили ничего нового. Наташа нам рассказывала, что в России были настолько образованные люди, что если играть Чехова, то половина зала уж точно способно процитировать как минимум половину произведения на память. В России играли: собирались на кухнях, каждый бросал свою фразу знаменитого произведения. Мы в такие игры не играли в Польше. Но должен вас сказать, что в театре репертуар Чехова и тот традиционный метод постановки, для каждого в Польше имя «дядя Ваня» означает что-то. За каждым именем героя Чехова стоит представление о глубоких философских размышлениях. Для нас удивительно было то, что в Польше скорее знали драмы и комедии, но не знали совсем рассказов. Вы прекрасно понимаете, не я вам буду это объяснять, что именно рассказы несут особую сценическую выразительность. Актерские и театральные инсценировки рассказов – вот к чему мы стремились. Интересно то, что из этих рассказов достаточно было вынуть диалоги, и был уже целый этюд, целый спектакль. Для нас существенно, что через рассказы мы могли показать другого Чехова, который не известен Польше. Чехов, который остается на том же самом высоком уровне интеллектуальной интерпретации реальности, и, совершенно не исключая всех остальных достоинств, через рассказ мы могли показать другого Чехова. Короткая форма, рассказ – особый удар. Началось наше обращение к Чехову. Мы попытались показать инсценировку по рассказам. Сегодня я вас приглашаю, чтобы вы видели нашу инсценировку в театре русской драмы. Нам интересно, насколько вы оцените нашего Чехова, сопоставляя его со своим Чеховым. Мы играли этот спектакль 6 лет в Польше. Чехов наш совсем другой, чем прежде представляемый на польской сцене. Для нас это и составляло важную черту нашего представления. Нам показалось, что мы нашли новый взгляд. В будущем году мы готовим большой международный проект, играя Чехова. Мы будем искать иные интерпретации, хотим найти еще другие тексты, которые могли быть увидены глазами Чехова, будь то письма, записки, рассказы. Это для театра новый опыт, который прежде не был использован. Приглашаю вас сегодня на представление, а на следующий год приезжайте на премьеру спектакля по Чехову.

Бурляев Н.П.: Мы благодарим наших польских коллег. Поскольку польский театр и польское кино всегда были в авангарде мировой культуры, мы очень рады, что первый раз к нам приехала Польша. Мы просим передать наш поклон, уважение и любовь вашему учителю пану Еже Штуру, а вам желаем, как говорят у вас в Польше, вечером «три стопы над землей». С Богом.

Томаш Киринчук: Я бы хотел поблагодарить. Поскольку мы в первый раз представляем спектакль в России, для нас это испытание, чтобы показать именно русским. В контексте этого международного фестиваля для нас это особая радость. Спасибо вам и спасибо за приглашение.

Бурляев Н.П.: Сейчас мы услышим мысли одного из тех, кто причастен к нашему телевидению последние годы очень активно. Это Николай Фоменко, ведущий, актер, режиссер, продюсер.

Николай Фоменко: Дорогие друзья, я со своей стороны хотел рассказать, что все эти проблемы, о которых говорили предыдущие ораторы, несомненно, существуют, но я бы так горячо, эмоционально, в принципе, не реагировал, потому что, на мой взгляд, я, конечно, тоже не знаю рецепт, тоже страдаю, как и все, от отсутствия сегодня того, что еще 20 лет назад было совсем другим, другая актерская школа театральная и т.д. Если говорить о театре, то все-таки в театре еще существуют образчики настоящего творчества, которые не подпадают под сказанное выше. Тем не менее, на мой взгляд, все чуть-чуть по-другому. Хотя не по-другому, все тоже самое, но вот, что я расскажу. Дело для театра, и для кино в том числе, то, что мы называем культурологическими явлениямиМы все время говорим: «Дайте нам поддержку государства, мы не можем участвовать в рынке». Это абсолютно правильно, конечно. Франция защищает свой язык и свою культуру так, что просто туда не подойдешь. Такое количество французского кино идет. И это не то французское кино, это не «Такси-2», это отличные французские фильмы, к которым мы привыкли, начиная, условно говоря, с моего детства, с 60-70-х. Это настоявший арт. Мы к этому пока не пришли. Я могу сказать, конечно, мы медленно всегда запрягаем, теперь у нас опять революция, понимаете. У всех ее нет, а у нас она опять. Это революция у нас 20 лет уже идет. Мы нервничаем, кричим, как нам плохо. Но давайте вспомним, в конце концов, Ивана Сусанина, потом вспомним царское время. Мое ощущение следующее: наша тонкая театральная школа, о которой мы хотели сегодня говорить, это, прежде всего, высоко и тонко устроенный театр. Сегодня, конечно, зритель, который в массе своей загружен таким явлением как наше отечественное телевидение, и перегружен рыночными работниками, пришедшими к нам из других профессий (кто-то закончил Институт коммунального хозяйства, а сегодня он генеральный продюсер телевизионного канала), но мы не будем это обсуждать, это явление такое существует. Мне кажется, что мы лично сегодня потеряли Я не боюсь за русскую культуру. С русской культурой было уже столько, уже всего, что хотите, происходило. Она жила, и, в общем и целом, двигается вперед. Отсутствие личности во все времена тоже случалось, были всплески и были падения. Это тоже, мне кажется, естественный отбор. Но самое главное, чего у нас сейчас нет. Во все времена власть всегда очень настороженно, а вообще всегда боялась театра и кино в том числе. Поэтому актерское искусство служило эталоном второго плана. Актер в одной реплике играл сразу судьбу трех поколений минимум. Соответственно, и отвечать ему приходилось во второй реплике точно также. Эта глубина актерская поколенчески росла, это передавалось в актерской школе, это и есть высокая, тонкая, эмоциональная русская актерская школа. Сегодня нам сказали: «Сегодня, дорогие друзья, на вашей территории демократия. Хотите на голове стоять – пожалуйста. Хотите пьесы ставить – ради Бога». И что случилось с нами, с творческими единицами? Мы тут же потеряли свои методы драматургии? Нет, потому что не о чем писать. Не о чем писать. А даже Сафронов, прошу прощения, находил, о чем ему писать, я уж не говорю о величайших наших столпах. Вампилов во все времена, ему не давали, а он был. Сегодня дали, и никого нет. Так же и артисты. Я замечу, власть сделала огромные шаги в сторону отечественной культуры только для того, чтобы она не поднимала голову. Я просто перефразирую то, что было сказано выше. Поэтому, мне кажется, что мы должны снова стать опасными. Вообще театр – это вещь, которая колет любую власть в задницу. Мне кажется, это верно. Это было и 500 лет назад, и 300, и 200, и в СССР, и сейчас, и в 19-м веке. Мы когда теряем свои зубы, а талант без зубов ничего из себя не представляет, вот тут-то и наступает наша самая главная проблема. Мы должны быть смелее. Мы должны находить в себе. Сцена – это последнее место, но и кино, в общем, тоже Сегодня на сцене в драме можно сказать то, что больше нигде не скажешь. Нам дали, и мы тут же превратились в неизвестно что. Можно было бы даже подумать о том, чтобы создать некое помещение как у Жени Миронова в Театре Наций, но там нельзя пока ничего делать, т.к. он этот театр получил непосредственно от того, кого нельзя называть, поэтому это просто арт в чистом виде. Но я бы не боялся говорить о том, что у нас сегодня есть на самом деле социальные проблемы. Все то, что в нашей жизни всегда было, оно и существует. Говорить об этом нужно просто смелее и со сцены, играть так горячо и яростно, как это было раньше. Найдутся прекрасные выпускники школы-студии МХАТ и где угодно, все еще живо, на мой взгляд. Просто надо быть смелее. Если мы, люди, которые занимаются культурой, будем смелыми, не бояться ничего, ничего нам уже никто не сделает. Даже если сталинский режим случится, он будет в другом виде: отключат газ, попросят уехать. Уже забор так, как он стоял в том виде, уже никогда стоять не будет. Сегодня это ужасное информационное поле, которое на нас навалилось, и мы с ним явно не справляемся, потому что мы подменяем понятия, мы подменяем настоящий, большой эмоциональный театр, большое кино мы подменяем примитивными сюжетными движениями, плохо организованными, потому что основная масса сценаристов сегодня работает в идеале Клуба Веселых и Находчивых, при всем уважении. Посмотрите, как все быстро меняется. В России такие удивительные люди. Не может идти «поле чудес», хоть оно и идет, оно не может идти. А в Америке оно идет 30 лет, и ничего. Это другой генотип, вообще другая кровь. Но хочу еще отметить, что ведь они в Соединенных Штатах умудряются выпускать прекрасные актерские фильмы. Вот они только что вышли: и «Чтец», и «Дорога перемен» с Дикаприо. Это великолепные актерские работы, конечно, есть, куда им расти в этом смысле. Это искусство все равно вернется, потому что люди его хотят. Я сам играю в театре и могу сказать, что случаются неожиданные повороты. Посмотрите, в начале 90-х никто не ходил в театр. Было не до театра. Сейчас, наконец, повалили все в театр, но поняли, что антреприза, которая была 5-7 лет назад, уже нас не устраивает. Нам хочется покопаться, мы приходим в театр немножко расчесать душу, нервную систему. Дайте нам это. Мы это должны давать. А это как раз возвраты к корням. Это дело должно снова стать опасным для руководства, чтобы оббивали пороги сегодня главные режиссеры и говорили: «Дайте, пожалуйста, ему квартиру». Так было и раньше, но сегодня это унизительно. Знаете, Давид Ойстрах уронил китайскую вазу перед Фурцевой, а она была как гонорар, как подарок дорогостоящий. Он сказал «Здравствуйте» и уронил ее. Кто сейчас способен на такую смелость? Поэтому мне хотелось бы, чтобы мы все-таки были смелее. Из рук в руки кому передавать? Смелые передают смелым. Вот, к чему я призываю, к смелости людей.

Бурляев Н.П.: Мы благодарим нашего коллегу, тоже желаем ему три стопы над землей в творчестве и новых открытий в области духовного развития нашего народа. Дорогие друзья, здесь сейчас должен был быть один из самых уважаемых в нашем театре людей. Это Петр Наумович Фоменко. Я с ним утром сегодня говорил. Он подготовился, но не мог сегодня прийти в силу здоровья. Вчера я услышал одну реплику, которая принадлежит его устам. Она просто для меня была очень близка. Он говорил о новаторстве. «Нужно потихонечку пятиться назад и оглядываться под ноги, чтобы не повредить своих корней». Это замечательная фраза, поскольку истина все-таки там. Вряд ли она будет в будущем. А сейчас доктор искусствоведения, профессор Гиттиса Нина Алексеевна Шалимова. Все, что мы здесь говорим, будет доведено до нашего народа. Здесь работают три телекамеры федерального телевидения, а также омское телевидение.

Н.А. Шалимова: Добрый день. Смешиваются две темы в моем сознании на сегодняшней конференции. Первая тема – это тема времени, в котором живет театр. Я вспоминаю, как, когда в середине 80-ых, в самом начале второй половине 80-ых годов, Михаил Сергеевич Горбачев сказал, что у нас компьютер должен быть в каждой школе, в том числе и сельской, страна на это ответила дружным хохотом и презрением к этому кремлевскому мечтателю. Представить сейчас хоть одну школу без компьютера нереально. Знаменитая фраза о том, что со средневековьем покончил печатный станок. Мне кажется, что с советской властью покончила множительная техника, покончил ксерокс и в частности Интернет. Смена картины мира происходит на наших глазах. Эта смена картины мира ставит перед театром, перед театральной интеллигенцией задачу ответить на этот вызов времени. Несомненно, что театр, как и любой другой вид искусства, покоится на определенных духовных основаниях. Когда мы говорим о православной духовности, когда мы говорим о православном типе русской культуры, я сразу вспоминаю, что в пьесе Островского «Гроза» Кабаниха и Дикой вообще-то православные христиане, а не басурмане какие-нибудь. Если мы вдумываемся в конкретику того или иного понятия, объем, многоцветность и сложность любого понятия, которым мы оперируем. Если говорить о православном типе русской духовности, то в России до 20 века мы можем насчитать 3 разных типа русской православной духовности. Это киевский, московский и петербургский типы русской духовности. Пушкин русский европеец, тоже не басурманин, хотя и из эфиопов. В том-то все и дело, что к этим трем типам национальной духовности, находившимся в определенной преемственности, не наследовал, с одной стороны, на уровне программы и идеологии, и наследовал, с другой стороны, на уровне реальной жизни советский тип русской культуры. Когда Пушкин писал о том, что милость падшим призывал, это ключевое понятие христианской культуры отозвалось у Булгакова, где милость проникла в сердца людей, и сатана, посетивший Москву, а он должен был здесь появиться, потому что большинство населения давно перестало верить сказкам о Боге. Он понял, что милость стучится в сердца, это Господь стучится, и Москва была спасена. Москва, которая должна была погибнуть. Помните, он испуганно оглянулся, боясь в каждом окне увидеть по атеизму. Между ними, этими двумя милостями, этими двумя образами, разными у Пушкина и Булгакова, мы видим преемственную связь. Ключевое понятие христианской антропологии душа. Я говорю вас со всей ответственностью, что нет ни одного рассказа Шукшина, в котором бы не было понятия души, в котором бы это слово не присутствовало. В этом плане между Шукшиным и Островским, допустим, тоже сохраняется преемственная связь. Я принципиально выбрала имя Шукшина, потому что Булгаков все-таки сформировался в дореволюционное время как личность. А Шукшин – это уже полностью и целиком советская интеллигенция, как и Вампилов, единственный из советских драматургов, у которого в каждой, подчеркиваю, пьесе присутствует тема смерти. Образ события смерти – это самое главное в художественной философии любого писателя. Пьесы, которые показывают, что время это только парная категория к понятию вечность, а пространство – это парная категория к понятию бесконечность. В этом плане советский тип русской духовности представляет собой очень сложное духовное образование, в котором представлены в переплетенном виде и религиозный, и квазирелигиозный, и бесрелигиозный, и антирелигиозный типы духовности. Это уже само по себе достаточно сложное образование, в котором советская интеллигенция сначала читала «Мастера и Маргариту», а потом читала Евангелие, сначала читала Достоевского, а потом знакомилась с книгой Иова и т.д. Когда наступила эпоха цивилизационного и культурного взрыва, вся эта гремучая смесь взорвалась. И в последние 20 лет на наших глазах формируется новый тип национальной духовности, еще более сложный по своему составу. Наше дело – внимательно отслеживать, пытаться понимать, какой тип духовности формируется сегодня на наших глазах, который будет определять развитие нашей жизни, не просто культуры, цивилизации, а всей нашей жизни в 21-ом веке. Я должна сказать, что в этой ситуации взрыва, слома цивилизационного и культурного, понятие «школа» становится глобальным, оно становится центральным. Я напоминаю вам, что само это понятие, «школа», это производное от понятия «схолия», от понятия средневековых схоластов, пишущих свои комментарии к авторитетным текстам, а таких текстов было два типа: это священное писание и Аристотель, и через комментарии эти возродивших и пронесших, подаривших Ренессансу античную школу мышления. Школа – великое дело. Если школа теряется, то кончается все. Огромная страна, 11 мужиков не могут найти для футбола, школа прервалась. Поэтому и сейчас во всем мировом театре, на который действительно влияние русской актерского театра планетарно, глобально и все определяющее. Достаточно сказать, что в прошлом учебном году мне пришлось практически подряд выступать в качестве оппонента на двух кандидатских диссертациях. Одна была посвящена системе Станиславского и американскому театру, а вторая была посвящена ленинградской театральной школе и китайскому театру, который, как известно, покоится на других духовных основаниях, да и формальных тоже. В связи с этим проблема сохранения школы сегодня самая главная. Сегодня высшие театральные учебные заведения, которые передают эту школу из глаз в глаза, из уст в уста, от ушей к ушам, потому что особенность школы театрального мышления заключается в том, что она не может быть передана через труды, она не может быть передана через книги, режиссерские планы, записные книжки. Она может быть передана только от человека к человеку. Проблема личности (и личности учителя, и личности ученика) на сегодняшний день считается главной. В этом принципиальное отличие современной ситуации от советской не только театральной культуры, но и всей, в том, что если в советское время педагог входил в аудиторию, он был учитель, сегодня, входя в аудиторию, ты должен сделать так, чтобы студенты признали за тобой право быть учителем. Не будет этого признания, не будет передачи традиций. А школа – это и есть то единственное звено, которое передает традицию от человека к человеку. При передаче традиции она меняется, обогащается, обновляется, если перед нами две личности. Меня не удивляет, что Ромм смог воспитать такого студента, художника как Тарковский. Меня не удивляет, что Ромм мог воспитать такого художника как Шукшин. Но я с бесконечным почитанием и удивлением отношусь к тому факту, что это было при одном наборе, на одном курсе. Вот это учитель профессии. Сейчас учить профессии является самым главным звеном для сохранения самых корневых, самых важных основ русской театральной культуры. Без этого не будет ничего. поздняя беременность Петр Наумович, покинувший преподавательскую стезю, к большому сожалению всех, кто имеет к этому хоть какое-то отношение, сказал, что он это делает не только в силу здоровья, но и потому что, если раньше приходили молодые люди с ложными приоритетами, с ними можно было работать, но когда стали приходить молодые люди вообще без приоритетов, передача традиций стала невозможна. Наверное, дело еще и в том, чтобы поправлять, если получится, менять ложные приоритеты в нашем деле, но и формировать приоритеты, показывая, что без них жизнь бедна, скудна, убога и недостойна человека. Это очень трудное дело. Я, когда смотрю на современный театральный процесс, где эта проблема сейчас проявляется как взаимодействие, взаимовлияние трех глобальных художественных направлений театра 20-го века: реализма, модернизма и постмодернизма. Должна сказать, что такого разнообразного, такого цветного театрального процесса, каким он сложился в последние 10 лет, пожалуй, мы не знали с 20-ых годов во времена эстетического взрыва. Не случайно 20-е годы называли сверхтеатральными 20-ми годами. Вычленять из этого текущего театрального процесса мимо пены, мимо дешевки, мимо, извините, дилетантского самовысказывания, вычленять то ценное, что есть в каждом из этих направлений – это, мне кажется, сегодня чрезвычайно важной задачей, потому что студенты, слава Богу, еще пока сверяют свои «нравится-не нравится» с педагогами. Я говорю это со всей ответственностью. Им очень важно, совпадает ли их впечатление с впечатлением педагога или нет. Так что, работать надо, вот и будет театральный процесс.

Бурляев Н.П.: Работы у театральных педагогов очень много. Один мне рассказывал, что нынешний набор актеров его просто потряс. Он увидел их полную безграмотность. Они практически не читают ничего. Он им задал на лето читать Островского, Сухово-Кобылина, дал еще ряд авторов. Потом один из учеников говорит: «Ну, Островского я достану, Сухова, быть может, тоже, а где Кобылина взять?» Процесс очень трудный, поколение за поколением вырождается. Я невольно вспоминаю каждый раз, что говорило радио «Свобода», я еще раз повторю эти строки, которые они изрекли, когда грянула перестройка: «Цель перестройки в том, чтобы приблизить русских к западным стандартам, в том, чтобы произошла мутация русского духа. Нужно русских выбить из традиции». По нынешнему набору мы видим, что вполне это удалось. Ничего, будем работать, будем образовывать. А сейчас дважды лауреат форума «Золотой Витязь», главный режиссер омского театра «Галерка» Владимир Витько.

В. Витько: Спасибо. Трижды лауреату. Мы практикующий народ, т.е. мы работаем непосредственно со зрителем и актером, и вот, Николай Петрович, вы в начале сказали тему нашей конференции и во главу угла поставили все-таки актера. Мне бы хотелось как раз к этому вернуться, потому что сегодня, к сожалению, получается иногда (это мое личное мнение), что сегодня очень часто актер на сцене – не та объемная величина, за которой интересно наблюдать, а некая эмоциональная функция в руках режиссера. К сожалению, иногда так получается, поэтому стираются нюансы, объемность в восприятии того образа, который мог бы создать актер, будучи он в другом качестве. Что касается человека воспринимающего и человека работающего. На мой, может быть, не просвещенный взгляд, человек – субстанция постоянная. Меняются цивилизации, меняется интеллект, а человек как явление – величина постоянная. Он как ненавидел тысячу лет назад, как любил тысячу лет назад, как верил или не верил в Бога, так и сегодня он тот же. Я не думаю, что нам в данном сообществе надо говорить о духовности, скорее о душевности, потому что духовность – это все-таки прерогатива людей, которые служат этому профессионально, а вот душевность наша человеческая – вот это наш предмет, предмет нашего искусства, как мне думается. Наш театр занимается изучением характера именно русского человека. Позволю себе сказать, что это глубина необыкновенная. Материал-то мы берем, начиная с того же Сухово- Кобылина, и Чехов, и Тургенев, и Островский, и Вампилов, на сцене все 5 пьес Вампилова, и Лобазеров. Я считаю, что сегодня второй автор после Вампилова это Лобазеров. У нас сегодня уже 4 пьесы Лобазерова в репертуаре. Приезжает Максимов в феврале, будет ставить еще пятую «По соседству мы живем», потому что у нас полные залы и молодых зрителей, и пожилых, и средних. Потому что мы говорим с ними на том же языке, на котором говорили тысячу лет наши не менее мудрые предки. А В.М. Шукшин, который говорил о том, что русский народ в дни испытаний выдержал, выстоял и сохранил русский язык, он именно на этом настаивал. Он говорил о том, что все, что сделано нашими стариками, «не продай этого за понюх табаку». «Мы умели быть людьми. Помни это, будь человеком». Когда на сцене человек, а не физическое тело, когда душа его мятущаяся – вот это главное. Если мы сумеем это сохранить на сцене, тогда мы будем живы и как театр, и как нация, и как общность. А если не сумеем, если продадим это все «за понюх табаку», тогда грош – нам цена. Вот, собственно, весь разговор. Все очень коротко. Все очень просто. Я совершенно согласен с господином Кургиняном, что надо называть вещи своими именами и говорить, что добро есть добро, а зло есть зло. Если мы сегодня берем для постановки «Братьев Карамазовых», потому что считаем, что это самое современное произведение русской культуры письменности – это «Братья Карамазовы». Так нам кажется. Дай Бог нам его поставить, не исключая эпилог, потому что мне кажется, что если не поставить эпилог после смерти Ивана и каторги Дмитрия, то это будет незаконченным произведением, это будет пессимистичным произведением, а жизнь по природе своей оптимистична, опять же на наш взгляд. Уныние и тоска – это величайший грех. Я совершенно согласен с предыдущим оратором, что работать надо во славу русского театра, во славу русской истории, во славу русского человека. Вот, собственно, и все.

Бурляев Н.П.: Спасибо. Мы входим в завершающуюся фазу нашего общения. Еще раз напоминаю, что это будет опубликовано. Сейчас будет говорить наш брат с Украины из Львова, из театра Заньковецкой Юрий Чеков.

Юрий Чеков: Здравствуйте, дорогие друзья, дорогие коллеги. Я согласен на 100%, что надо работать, поэтому я буду краток. Мы через два часа должны уже выходить на сцену. Я хочу извиниться за мой плохой русский, потому что я очень мало говорю, но я знаю русский и люблю, и учил. Я из того поколения, которому удалось жить в эпоху перемен. Мое детство и юношество проходило в советскую эпоху, когда я не знал, кто такой Бог, когда мне было запрещено, как секретарю комсомольской организации, ходить в церковь, но мать моя меня водила, чтобы не видели учителя. Я знал «Отче наш», «БогородицУ,» «Дева», «Верую», но здесь в бывшем Загорске, когда я служил в армии в конце 80-х годов, я купил себе Библию. Только там я прочитал Библию в оригинале, потому что у нас тогда еще невозможно было это делать. Я сравниваю Москву 80-ых и сейчас то, что я увидел. Мы движемся. Искусство, прежде всего, это движение, это борьба по Станиславскому. То, что сейчас творится на телевидении, что мы видим с экрана, и что мы видим на подмостках театральных, есть очень большая разница. Да, мы учились на Шукшине, на лучших духовных фильмах и спектаклях и общечеловеческих ценностях, мы учились на этом материале. Мы учились на Чехове, на Тургеневе, на классике русской, украинской, зарубежной. Мы это все знали, но мы учили другого Чехова, социального Чехова. Только сейчас мы имеем возможность, мы его переосмысливаем. Чехов украинским языком – это звучит немножко по-другому. Но мы стараемся передать Чехова, эти людские ценности. То, что мы сегодня будем играть, «Рассказ неизвестного человека», это про любовь, про взаимоотношения людей, о непонимании людей. Мы, может, не понимаем один другого, но мы стараемся найти какие-то моменты, что нас объединяют. Нас объединяет вера, любовь. Я хотел бы всем нам пожелать жить и творить с верой, то, что нам дало сейчас наше время. Мы имеем возможность творить с верой. Я имею возможность пойти перед спектаклем или после в церковь и помолиться то, что я не мог сделать в 80-х годах. Я имею возможность читать Библию, духовную литературу. Мы имеем возможность те духовные вещи литературы, драматургии, поэзии ставить в спектаклях, на сцене. Меня радует то, что иногда с экранов телевизоров звучат из уст наших духовных отцов духовные вещи о Боге. Это меня тешит, я этому очень радуюсь. Я приглашаю всех сегодня на спектакль, который состоится в украинском центре на Арбате. Мы будем очень рады вас видеть. Благодарю организаторов этого фестиваля, что мы имеем возможность приехать в Москву и показать Чехова украинским языком. Надеемся на встречу.

Владимир Байчер: Я скажу очень коротко. По роду своей работы я, с одной стороны, принадлежу школе, я являюсь преподавателем сразу в двух московских театральных вузах, в Гитисе и в театральной школе им. Щукина. Я могу сказать, что те ребята, которые к нам приходят, это разные категории, потому что в Гитисе это студенты-очники, совсем молодые ребята, 18-20 лет, а в Щукинском я преподаю на заочном факультете, и к нам приходят уже опытные люди, 25-35 лет, учиться. Я вижу, что интерес, страсть и желание работать в профессии у молодых ребят огромное. Приходят сейчас очень интересные ребята, которые будут, безусловно, очень серьезными артистами и режиссерами. С другой стороны, я работаю в театре как режиссер, ставлю спектакли и вижу, как работают актеры в театрах. Театральные артисты работают в театре с колоссальной отдачей, во всяком случае, те актеры, с которыми я сталкиваюсь, может быть, мне просто везет. Я вижу, какая есть сумасшедшая тяга, энергия к настоящему. С третьей стороны, будучи директором театрального фестиваля, театральный фестиваль чеховский, т.е. играется только Чехов. В течение трех лет я вижу количество заявок на фестиваль, которые приходят из российской провинции, а мы очень много работаем с провинцией, и с Украиной, и со странами Ближнего и Дальнего Зарубежья. Качество этих заявок с каждым годом растет Во-первых, их становится больше, а во-вторых, качество спектаклей все лучше и лучше. Я согласен с Ниной Алексеевной, что мы живем в очень интересную театральную эпоху по разнообразиям, по устремлению людей. Да что тут говорить. Надо просто взять буклет 7-го международного театрального форума «Золотой Витязь» и увидеть, какая палитра всего. Другой вопрос, что есть рынок, есть спектакли, кино, телевидение, которые делаются на потребу. Но этого в каждое время было много. Был разный социальный заказ. Все мы прекрасно понимаем, какое количество при Советском Союзе делалось второсортных и спектаклей, и фильмов, которые были оплачены государством, которые несли в себе определенную идеологию, которых мы даже не вспомним. А есть замечательные фильмы, шедевры, замечательные спектакли. Так и сегодня то же самое. Здесь называлось имя Михаила Чехова, который, уехав из Советского Союза, писал: «Я убежал от советской цензуры в расчете на то, что я попаду в свободную страну. А здесь у меня другая цензура. Цензура рыночная, экономическая. Я опять должен работать на потребу». Но Михаил Чехов ни там, ни там не работал на потребу, хотя и там, и там тиски были достаточно жесткие. Сегодня мы попали под пресс того, что нам кажется, что это публика будет смотреть, а это не будет. Есть, наверное, и режиссеры, и актеры, которые хотят для публики, но, сколько серьезных людей сегодня решают другие вопросы на другом уровне. Поэтому, мне кажется, диагноз: театр жив и развивается, развивается очень разнообразно и очень интересно. Все это позволяет собирать такие замечательные фестивали, на которые собираются такие замечательные и интересные люди. Мне кажется, нам есть, о чем говорить, есть, что делать сегодня в театре. Я сейчас очень озабочен темой работы с молодыми ребятами, которые только что выходят из школы, им нужна поддержка, их надо продвигать. Какие-то программы нужны, чтобы дальше позволять реализовываться и актерам, и режиссерам, и тем же драматургам. Есть пишущие люди. Мы говорим, что нет драматургии. Да, трудно с драматургией, но есть пишущие люди, молодые ребята, надо им помогать. Я не знаю, на что направлен пафос моего выступления. Наверное, на то, чтобы всем вместе, всем миром. Мы, например, сейчас объявили международный чеховский конкурс чтецов. Хотим в юбилей Чехова в Мелихове провести финал чтецкого конкурса. В Гитисе будут отборочные туры 26, 27 и 28-го января. 29-ое января – День Рождения Антона Павловича, 150 лет. В Мелихове мы объявляем победителей, потом будет большой концерт победителей. Большое вам спасибо, спасибо фестивалю и Николаю Петровичу. Это и есть суть таких круглых столов – какие-то связи, затеи.

Бурляев Н.П.: Теперь руководитель театра «Глас», духовного театра, который уже много лет борется за душу человека, идет особенно трудным путем, поскольку театр духовный.

Татьяна Белевич: Спасибо. Прошло уже 20 лет. Я смотрю на то, что говорится и кто говорит, и думаю, какое счастье, что мы так хором, в унисон говорим о многих вещах, о которых мы начинали 20 лет назад говорить и были не поняты. Да и до сих пор кто-то в штыки принимает одно название «русский духовный». Хотя не сами мы себя так назвали. Первая статья появилась после нашего выступления в светлое Воскресение 24 апреля 1989 года. Коммунистическое время. Мы взяли на себя миссию открыто заявить о своих желаемых направлениях. Удар мы выдержали в этом аспекте, но театр развивается, у нас совершенно различные формы. Мне бы хотелось на эту тему сказать, что если говорить о театре и о культуре русской, то слово «духовность» ни в коей мере не должно исчезать, потому что душа и духовность – это вещи неразделимые. Нам бы очень хотелось, чтобы этот дух дышал на поприще культуры, в театре в том числе. Сегодня о школе много говорят. Это очень верно и близко нам. Мы очень переживаем эти моменты, потому что мы сами выпускники щепкинской школы Малого театра, который в этом году отмечает свое 200-летие. В подтверждение я бы хотела сказать, что в школе Малого театра был Храм, которого сейчас нет. Был Храм в честь святой Марии Магдалины, старостой этого Храма был Бахрушин. Вы знаете музей Бахрушина, единственный театральный музей в мире, который сохранил понимание, какова была духовная культура нашего народа. Стремление возвратиться к нашим корням. Тут особо-то и придумывать не надо. А православие настолько широко и всеобъемлюще, что оно может облекаться в непредвиденные формы, невозможно тут ставить рамки, каноны, какие иногда пытаются сделать. Этого сделать невозможно. Надо просто стараться быть православным человеком, христианином, и тебе душа подскажет. Нас с первого года опекают духовники, Георгий Докукин, Митрополит киевский Владимир, который возглавляет Русскую Православную Церковь на Украине. Без этого нельзя художнику, потому что мы все закончили советские школы. Мы учились по системе Станиславского, но мы не знали, и только сейчас в последние годы обрелись материалы, где доказывается духоносность системы Станиславского, потому что она в советское время была изъята. Мы как бы взяли некую механику, а о духе мы на интуитивном уровне дошли. В этом году мы много взяли актеров. Это очень радостно. Мы сейчас наблюдаем, как они активно принимают участие. Получается, что театр в какой-то мере является школой, и школой для кино. Алексей Попов говорил в свое время, что в театре ты работаешь над ролью, разбираешь, чего в кино не происходит сегодня, когда идет машина, по 12-14 часов снимают. Совершенно обезвоженные, обескровленные актеры вынуждены просто работать на том, что у них есть. Но в какое-то время эти запасы кончаются. Мы видим печальные случаи среди наших актеров. Поэтому театр берет на себя эту миссию. Спрашивают, зачем нужен театр, если в кино те же актеры. Наверное, за тем и нужен сегодня, потому что сегодня в кино нет положительного героя, они заменились обаянием актеров, украшение греха идет за счет таланта актеры. Вдруг возникает образ положительного актера в документальном кино, где мы видим белогвардейцев во Франции, которые несли свой крест и поднимали там где-то храм. Я подумала о том, что театр на сегодняшний день является подспорьем для кино. Это живое дыхание зала, та потребность зрителя в живом общении, которая, к сожалению, отсутствует при восприятии кино. Бывают встречи, конечно, когда выезжают актеры, режиссеры. А в театре это есть и каждый раз по-разному. Каждый может свидетельствовать о том, что спектакль каждый неповторим, потому что живое дыхание актера, его собственное состояние на сегодняшний день приобретает те нюансы, которые нигде невозможно так увидеть и постичь, особенно тонкой душе. Для чего мы собрались? Какую пользу извлечь из того, что мы делаем? Ведь вначале Николай Петрович сказал о том, что кинематографисты сделали воззвание, обратились. Хорошо бы нас тоже познакомить с этим воззванием. Может, мы бы тоже присоединились, потому что сегодня говорить о духовной безопасности России просто необходимо. «Мы бесплатно работаем» говорит Николай Петрович. Конечно, всю жизнь мы работаем бесплатно, особенно если считать, что это духовный театр: не пить, не есть, а только работать. Но актеры хотят пить, хотят есть, им тоже надо платить зарплату. Здесь была встреча с Мироновым Сергеем Михайловичем. Я сказала, что актеры получают уничижительно низкие зарплаты. Этими разрядами невозможно прокормить и надо, извините, разгружать вагоны. Здесь это тоже не надо забывать. Надо поддержать сегодня творческих людей. Надо поддержать ту культуру русскую, которая была основана на русском духе, на православном духе. Как сказал митрополит Климент, на рынке духовность не купишь. Поэтому, чтобы эта духовность жила, надо ее поддерживать на государственном уровне, а каждый из нас, здесь сидящих, имеет свои наработки. Важно эти наработки знать, видеть и двигаться, чтобы люди это видели. Настает время выходить из своих окопов, и чтобы народ больше знал о том, что у нас есть люди, которые не только продаются, обнажают себя, развращают, чтобы как-то жить, но и живут, чтобы работать на благо России. Благодарю вас за фестиваль, который вы делаете. Спасибо.

Никита Астахов: Мы являемся свидетелями того, что мир, который окружает нас, и в котором мы с вами существуем, меняется с огромной скоростью. Меняется понятие слов. То, что было правым, стало левым, и, наоборот, то, что было падшая женщина, стало интердевочка. То, что было точно, стало под вопросом. Наша задача, людей театрального искусства, очень серьезно относиться к пониманию слов, которые мы произносим. Например, сегодня было произнесено слово «покаяние», прекрасное слово, которое мы все знаем. Но оно было произнесено в контексте крика души, какого–то эмоционального состояния человека, который что-то ищет. На самом деле надо знать просто перевод этого слова, которое означает, что это попытка организовать новое мышление. Это совершенно другое. Если мы знаем значение этого слова, то тогда актер, который будет на экране, предположим, кается, перед ним будет сформулирована совершенно другая задача. Будет не столько сил он тратить на пену и эмоциональность, сколько на момент очищения. То, что мы не знаем, а мы не знаем очень многого, в этом виноваты мы сами, или те люди, которые, как говорил Александр Блок, некоторые Ильинские, которые пришли к нам и перевернули понимание русской литературы. Они внесли в понятие русской литературы слово «злобность». Хотя, сегодня правильно была произнесена фраза о том, что «милость падшим призывал» любовь в основе русской литературы. Потихонечку это было заменено словом «автор высмеивает». Поэтому критика, которая сейчас сбивает зрительское понимание, ставит акценты совершенно на другом. Конечно, в основном из-за денег это делается, иногда делается и по другим, идеологическим, может быть, направлениям. Это она делает очень большой вред, потому что, как говорил Гоголь, «зритель – это толпа: куды поведешь, туды и пойдет». Поэтому здесь вопрос об искажении тех русских традиций, тех театральных русских традиций, которые мы обязаны продолжать. Мы что не знаем, как высмеивается Станиславский, как коверкается Станиславский? Мы сами учились на том, что Станиславский нам говорил, я это прекрасно помню, что «театр может быть любой кроме скучного». Я помню, как мы развлекали зрителя, когда мы втыкали гвоздики и бегали по сцене, чтобы вызвать смех в зрительном зале. А Станиславский говорил совершенно о другом. У Станиславского фраза звучит по-другому: «Я признаю любой театр, кроме скверного». Вы понимаете, какая установка? Кроме скверного. Есть у нас скверные спектакли? Есть. Я не говорю «плохой» или «хороший». Я говорю, как Станиславский, «скверный». Есть ли у нас скверные литературные произведения? Есть. Есть ли у нас скверные театры? Есть. Есть у нас кинофильмы скверные? Есть. И правильно было сказано предшествующими друзьями моими, которые призвали нас, не надо бояться этого, а сказать, как говорил Гоголь, «ты щелкни его по носу, и он поймет свое место». Это оппозиция сегодняшнего театра. Два слова о нашем, русском духовном театре. И сейчас мы имеем людей, которые сомневаются в том, может ли быть театр русским, может ли быть театр духовным. Часто путаются слова «духовность» и «душевность». Да, мы, в общем, стараемся делать то, что заповедовал Константин Сергеевич. Ведь что он сказал: «Вся моя система направлена на то, чтобы вызвать работу актерского подсознания». Грандиознейшая задача. Занимаются этим? Да конечно нет. Так, с интонацией повторяем что-то и т.д. Вопросы, которые поднимал Станиславский, и во главе всех вопросов Что такое сквозное действие? Сверхзадача. Еще над ней сверхзадача, и еще над ней сверхзадача. Сверх-сверх-сверхзадача. Что это такое? Как говорил Иван Златоуст, задача художника – это служение Богу. Не мог Станиславский это говорить открыто. А, может быть, он и говорил, просто вырезали. Мы обязаны изучить свое наследие. Мы обязаны, чтобы в каждом спектакле или фильме, как говорил Семирадский, было нравственное зерно. Мы обязаны это делать, люди, которые служат «Золотому Витязю», и занимаются тем же самым устремлением. Мы обязаны это делать. И такая просьба. Я обращаюсь к Николаю Петровичу и к форуму. Мы 20 лет бьемся о том, чтобы создать на государственном уровне православный факультет драматического актера. 20 лет. У нас хорошие взаимоотношения, нас поддерживают, но на встречу нам не идут. Говорят: «А как же другие конфессии?» Это в нашем православном государстве. Может ли наш форум «Золотой Витязь», который увеличивается во много раз на следующий год, призывает остальные виды искусств (это потрясающее событие для форума). Я поражаюсь Николаю Петровичу. Я знаю, что это за актер, но что это за администратор, у меня просто не поворачивается в голове. Но если масштаб форума увеличивается до такого размера, может, вы нам поможете или на себя возьмете, потому что у нас это не получается. Ведь никуда мы не денемся. Завтра мы будем в пространстве православной культуры. Мы, художники, должны это понять. Основы православной культуры уже в школе. Через 20 лет дети выйдут другие. У нас молодые актеры, которых взяли в театр, все знают «Отче наш» и все основные молитвы. Все меняется очень быстро. Николай Петрович, подумайте об этом. Надо думать о будущем актере, надо ему помочь в этом. Спасибо.

Олег Пивоваров, главный редактор журнала «Театральная жизнь»:

Только, чтобы Константин Сергеевич Станиславский не выглядел уж очень мрачным, я приведу еще одну его замечательную мысль. «Проще, выше, четче, веселее. Такие слова должны висеть над каждым театром, если это храм искусства, если бы он таковым являлся». Станиславский. Я хочу внести еще одну новацию и вручить прилюдно любимому мною профессору, коллеге из Болгарии, Маргарету Николову, вице-президенту «Золотого Витязя» журнал «Театральная жизнь», где есть его публикация. Теперь позволю несколько слов по поводу нашей нынешней встречи. Сегодня замечательно Вы сказали, что время «Братьев Карамазовых». Да, я тоже так думаю, что это та великая книга, которую можно перечитывать очень внимательно, там очень многие ответы на тревожащие нас вопросы. Я позволю себе короткую цитату из Достоевского: «Все больше нарушается в заболевшем обществе нашем понятия о зле и добре. Кто из вас по совести скажет теперь, что – зло, и что –добро. Все превратилось в спорный пункт, и всякий толкует и учит по-своему» и далее «жертвовать собою для правды – вот национальная черта поколения. Благослови его Бог и пошли ему понимание правды, ибо весь вопрос в том и состоит, что считать за правду». Весь вопрос в том и состоит, что считать за правду. Когда в достаточно темном нашем царстве я ищу луч света, я нахожу его в том, что понимаю, что сегодня нет ни у кого монополии на истину: ни у либералов, ни у консерваторов, ни у почвенников, ни у тех, кто придерживается европейского пути развития. Такой монополии на истину нет. Грустно только, что по-прежнему мы, пройдя такой сложный, кровавый, тяжкий путь 20-го столетия, в наступившем столетии по-прежнему не понимаем, что нуждается в самом дорогом для каждой нации культуры, в охранной грамоте. Как говорил Николай Фоменко, что происходит во Франции, которая защищает национальные интересы своей культуры. Как издатель, я могу подтвердить то, о чем говорил Фоменко, что в трудные для нас 90-ые Франция не только помогала России издавать то, что связано с русской классикой, но и сама этой программой поддерживало в первую очередь, чтобы мы помогали Франции, издавая в России французскую классику, французскую современную литературу. Вот тот государственный подход, который должен приветствоваться в современном мире. У Салтыкова-Щедрина есть замечательное определение «чумазый рынок». Когда кто-то произносит слово «рынок», я всегда вспоминаю это определение. Да нет никакого рынка у нас, господа, есть «чумазый рынок», не отрегулированный рынок, дикий рынок, чудовищный рынок. Мы должны с вами отдавать себе отчет в этом, понимать, что уже никогда никакому другому поколению не удастся опять выстроить берлинскую стену, не удастся выстроить подобие китайской стены. Мы обречены, осуждены, хотим мы того или нет, жить в условиях рынка общемирового. Будет ли он с человеческим лицом, как в Китае, или у него какие-то другие черты будут, но рынок есть уже, был и будет. Другой вопрос и самый главный, на который мы тоже не можем найти ответ. Как цивилизованно использовать рыночные механизмы, которые существуют в Европе, в Америке для поддержки культуры? Как сделать так, чтобы не только государство, но и люди дела были бы рады, им было бы это делать приятно и полезно, чтобы поддерживать культуру. Мы не замечаем этого подхода. Он нам не указ, как всегда. У нас своя особенная стать. Так же я полагаю, что очень наивно бросаться в объятия государства, присягать государству, потому что объятия-то эти ласковые, и государство в удобный для него вид сделает так, что какая-то помощь будет получена, но расплата будет очень непростой. Государство потребует, если вернется искусство целиком на территорию государства, плату ту, от которой только что ушла наша культура, забыв о цензуре. Но существует цензура внутренняя, которая тоже сегодня почти потеряна. Цензура художника, которая страшнее и сильнее цензуры внешней. Вот об этом надо, мне кажется, думать. Не могу сегодня не сказать о театральном событии, которое случилось на 7-ом фестивале. Вообще должен отметить, Николай Петрович, что нынешняя афиша – отменная афиша. Нынешний фестиваль, он еще не завершился, но я уже знаю эти спектакли. Это интереснейшая афиша, крупная и серьезная. Конечно, мне очень жалко было вчера в театре, когда присутствовал классик, великий писатель Распутин, что на такой площадке неудобной, не самой театральной, мало ухоженной, шел блистательный спектакль «Последний срок». Думаю, что это событие российского сезона. Хорошо, что «Золотой Витязь» показал нам настоящий шедевр сценического искусства, не побоюсь этого слова. Темой нашего вчерашнего разговора был мастер-класс: что есть русская актерская школа, что есть русский авторский театр, что есть удивительное взаимодействие писателя большой литературы, художника-режиссера, художника-актера и нас, к которым обращен этот спектакль. Это были удивительные, сладкие и очень легкие минуты в театре, когда «Разрыв аорты» играли три великолепные актрисы, потрясающие совершенно. Они напомнили мне великих старух Малого театра. Я увидел, какие еще актрисы есть в прекрасной нашей театральной глубинке. Иркутск, может, глубинкой не надо называть, но нашим театрам он далек. Еще один очень интересный вопрос вчера, когда я присутствовал на спектакле, меня волновал. Я думаю, что Василий Макарович Шукшин, если бы на минуту мог бы себе представить, что когда-либо олигархи, акулы бизнеса, воротилы, денежные мешки будут сидеть, слушать, смотреть, осмысливать его персонажей, вникать в смысл их жизни, то, что происходит в шукшинском мире, он бы не поверил никогда. Но, если вы не видели спектакль Херманиса, который тоже принимает участие в «Золотом Витязе», его уже показывают в виповском зале Барвихе. Туда пришли шукшинские герои. Это, конечно, знамение. Они пришли, конечно, не в подлинном своем виде, этот спектакль скорее стилизация, но стилизация классная. Но опять хочется, чтобы все-таки не в Барвихе, а чтобы «Золотой Витязь» нашел такие большие площадки, чтобы как можно больше людей, любящих русскую литературу, русскую классику, русского актера, русского режиссера, могли бы насладиться ими сполна. Московский театр – это прекрасный, замечательный театр, но он настолько разный. Так много и пены, и педантизма, и ненужного, ложного авангардизма, что можно запутаться. И чем чаще будет наша публика, как Томас Мор блистательно сформулировал, в театре толпа становится нацией, будет видеть спектакли, подобные «Последнему сроку», тем больше у нас надежда, что культура не иссякнет. Хотя давайте смотреть в глаза новой реальности. Наступает смена вех. Уходит традиционная культура 19-го в Золотой век, 20-го в Серебряный век, коней 20-го, может быть, в Бронзовый. Приходит другая реальность, компьютерная реальность, интернетовская реальность, аудиовизуальная реальность с другой системой координат с другими ценностями, с другими понятиями. Это и есть, и с этим тоже ничего не сделаешь, как с отсутствием железного занавеса и с приходом «черномазого рынка». Я всегда верю одному, тому, чему учил Лев Николаевич Толстой, и придерживаюсь этого: «делай, что должен, а там будь, что будет». К этому я вас и призываю. Спасибо.

Бурляев Н.П.: В прошлом году в первый раз к нам прибыли гости из Австралии, Театр Живой Поэзии Эмпирей, которым руководит поэт, писатель, драматург, актер, режиссер, перкрасный по-моему художник, Вячеслав Миллер.

Вячеслав Миллер: Я был согласен со всеми своими коллегами, выступающими сегодня. Единственное, с последним выступающим, который сказал, что приходят новые ценности, я не согласен, потому что ценности есть вечные и они никуда не уходят они как были, так есть, так и будут. Я, приехав сюда в этом году, к сожалению, не смог привезти свой спектакль, потому что в нем на этот раз участвуют несколько актеров. Никто не помог привезти этот спектакль, ни Россия, ни Австралия. Но приехал я сюда поддержать своих братьев, единомышленников, тех людей, для которых высокое искусство – не пустые слова это фестиваль «Золотой Витязь». Несколько слов о моем театре и, кстати говоря, насчет коммерции в искусстве. В нашем театре актеры не получают денег. Каждый из нас, включая меня, где-то еще, кроме театра работает, и часть зарплаты мы вкладываем в наш театр, потому что считаем, что делаем большое дело, это дело искусство. В этот раз шестеро из восьми моих актеров готовы были лететь в Россию за свой счет, чтобы поддержать этот фестиваль и выступить в составе нашего театра Я хочу сказать, что и зрителей нашего театра я очень люблю. При том количестве русскоязычного населения, которое живет в нашем городе Мельбурн, наверное, около 10-15 тысяч человек, на наши спектакли приходят 300 зрителей, полный зал, который мы арендуем на время генеральной репетиции и самого представления. По московским меркам, то есть в процентном отношении, это как если бы пол миллиона пришли бы на спектакль в московский театр Впрочем, если считать в пропорции, то и театр наш насчитывал бы в Москве около 30 тысяч актеров Почему зрители идут на наши представления? Почему они не идут на в это же время проходящие шоу с таким техническим оснащением, о котором нам можно только мечтать? Потому что они тянутся к высокому искусству. Я сейчас в Москве открываю филиал нашего театра, чтобы иметь возможность представлять свои работы на российской сцене, в том числе и на “Золотом витязе”. Набирая ребят – московских актеров, я не смотрю на то, закончил ли он театральный ВУЗ или нет. Судя по вчерашнему набору, разница не большая между ребятами, закончившими ГИТИС и ребятами, пришедшими, что называется, с улицы. К сожалению, мне приходится отмечать, что и у тех, и у других сценической речи я не услышал. И вот пришла одна очень красивая девочка, модель, вообще в театре никогда не была. Я спрашиваю: «Почему вы пришли на набор?» Она говорит: «Вы знаете, мне так все надоело, что я хочу теперь чего-то душевного, духовного». Вот вам пример того, что людям искусство необходимо. Но вот другой пример: звонит мне батюшка, священник православной церкви г. Мельбурна и говорит: «Я знаю, у вас русский театр, русские актеры. Надо помочь одной девочке продюсеру, которая хочет поставить в Австралии фильм о русских». Я говорю: «Ну что же, прекрасная идея, я с удовольствием помогу». Звонит мне эта девушка, на ломаном русском со мной разговаривает (ничего страшного – она давно в Австралии). Я говорю: «Пришлите мне сценарий». Она присылает сценарий на английском языке. Речь идет о русских офицерах-подводниках. Часть действия происходит в душе, где эти русские офицеры занимаются всякими непотребными делами. Я ей, конечно, не перезванивал. Я позвонил этому батюшке и говорю: «Батюшка, да что же это? Это же русские офицеры Почему по сценарию они вообще русские?!». Он отвечает: «Я не читал сценарий. Я понял только, что русская хочет поставить фильм о русских». Я говорю: “Надо читать сценарий!” Мои актеры никогда не будут сниматься в таких фильмах, а если будут, то они больше не будут моими актерами. Но, к сожалению, не только за границей идет антирусская и антиправославная агитация. У меня в Австралии есть россиийские каналы телевидения, спутниковая связь. Дети мои увы не читают русских книг и не смотрят русское телевидение, забывают русский язык, а у меня нет времени с ними заниматься. Но я всегда хотел, чтобы они читали книги на русском, смотрели русские фильмы, хотя бы мультфильмы (дети еще не взрослые у меня). А они смотрят американских Симпсонов и подростковые сериалы, где ха-ха за кадром. Я говорю дочке и сыну: «Ребята, давайте мы переключим канал. Давайте включим русское телевидение, там русская культура, там Чехов». Но я переключаю канал, и что я вижу на экране? – Разбитые головы, сплошной криминал, педофилия, наркомания. Причем это так показано, как в порядке вещей. Быстро переключаю канал на другой, на третий… – везде тоже самое Вот что происходит!.. Дочка спрашивает: «А зачем ты хочешь, чтобы мы это смотрели?». И вот узнав, что я собираюсь в Москву, дочка говорит: «Папа, не надо ехать в Россию. Страшно нам за тебя»… Но вот она попадает на спектакль нашего театра, а спектакли у нас не детские. И я горжусь тем, что одержал своеобразную победу – после спектакля я говорю: «Что тебе привезти из Москвы?» Она отвечает: «Привези книжки на русском языке» Я здесь на этом фестивале смотрю не только прекрасные спектакли, но и наблюдаю за зрителем. И хочу сказать, что несмотря на то, что люблю своего австралийского зрителя, тоже русскоязычного, но зрителя из Австралии – таких зрителей, как в России, наверное, нет во всем мире, а я побывал в разных странах. Я так иногда посматриваю из своего зрительского места по сторонам Идет классическая вещь, что-то трагическое, и эти девочки с точеными лицами, а я как скульптор, смею уверить, что умею видеть красоту этот свет в глазах, они смотрят на это действо, и глаза их светятся Я приехал сюда, чтобы поддержать своих братьев, я думаю, что всех нас объединяет здесь одно – мы хотим обратиться к тем людям, от которых что-то зависит: “Не потушите этот свет!” Спасибо.

Бурляев Н.П.: Профессор Софийской Академии театра и кино, выпускник режиссерского факультета ВГИКа Маргарит Николов.

Маргарит Николов: Я попробую очень коротко сказать то, о чем я думаю. Я всем сердцем и душой присоединяюсь к словам моих друзей, Николая Бурляева, Кургиняна Сергея. Какой вывод из всего этого? Нина Алексеевна сказала, нужны учителя с большим умом, которые будут воспитывать молодых и в театре, и в кино. Значит это очень-очень важное наблюдение. Конечно, СССР и Россия спасли мир и жизнь нашей планеты. Теперь опять наступило время спасать мир. Я не люблю слово борьба, или фронт. Я постоянно их заменяю одним простым словом. Это слово «наши усилия». Сейчас именно должно быть наше единение и наши усилия о том, что теперь опять настала пора того, что Россия при помощи славянского и православного мира спасала мир. А именно три вещи. Первое мир и жизнь. Вторая – мир в мире. И самая нужная – спасать духовность в нашем общем мире и нравственность, потому что без нравственности нет духовности и нет жизни. Еще раз говорю, что мы делаем все, чтобы наша миссия форума «Золотого Витязя» спасать духовность и духа, спасающего и созидающего для всего мира. На этом нашем 7-ом театральном фестивале я встретил подобранную прекрасную программу и в большой, и в малой форме. Почти вся программа – это примерные спектакли, большинство из них на высшем профессиональном, невероятном уровне, уровне духовных усилий настоящих творцов, актеров и режиссеров. Хочу поблагодарить все тех, кто участвовал в этом. Хочу сказать еще, что мы готовим два проекта, моноспектакли и камерные спектакли современной драмы. Всех ведущих авторов славянских и православных народов были запущены. И чтобы мы видели. Это очень важное общение, потому что моноспектакли и камерная драма – это именно психологические, философские драмы. Мы сделаем все возможное для этого. Несколько лет актеры меня просили что-то придумать. Тут мы видим прекрасные моноспектакли. Один актер 2 часа с начала до конца делает невероятные усилия. Проходит в театрах 3-4 спектакля, а потом все закрывается. Второй проект – это золотое кольцо золотого международного театрального фестиваля. Мы сделаем все возможное в сотрудничестве с агентством русских и европейских культурных и информационных центов, чтобы эти моноспектакли и камерные драмы могли запуститься по Европе, чтобы вся Европа знала, какие у России прекрасные актеры. Если мы это сделаем, я думаю, это будет большой шаг в развитии нашего общения. И последнее. Я шел с таким предложением туда, но меня опередил, и это прекрасно, что опередил, иначе мог бы считаться какой-то нажим с моей стороны, но тут Николай Фоменко обмолвился. Я всегда люблю, когда есть духовные вещи, и слова духовные, чтобы они соответствовали реальности. Чтобы была реальность для того, чтобы они были практически введены в жизни нашей для нашего общения. Он обмолвился, что в новом доме Театра Наций, я призываю к этому, если будет возможно. Мы же Театру Наций не будем мешать никак. Но найти 10 дней нашего театрального форума, где будут участвовать очень много народов со своим творчеством, чтобы мы могли за эти 10 дней пользовать эти сцены и конференц-зал для постоянного общения, и, наконец, мы все это увидели в журналах. Большое вам спасибо.

Бурляев Н.П.: Я благодарю Маргарита за очередное предложение. Все, что предлагается, мы делаем. Маргарит – один из китов «Золотого Витязя», наш мозг и наш друг. Итак, подводим итоги. Было полезное собрание. Оно дня через 4 появится уже в Интернете на нашем сайте. Это покажет канал «Спас», и покажут в Омске и в Москве. «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется, но я думаю, что оно как-то отзовется.» Мы говорили здесь. Были разные мнения. Я начал осознанно достаточно резко. Кто-то поддержал это, кто-то не поддержал, но всем понятно, что идет процесс. И хотя мой друг из Болгарии не любит понятия «битва» и т.д. Но, еще Гоголь говорил, сейчас идет бой, бой за душу человека. Этот бой продолжается. Процесс театральный идет вперед. Я бы не стал говорить о том, о чем здесь товарищ говорил, как бы приемля это все. Я лично не приемлю. Мол, такая жизнь у нас, такая реальность. Искусство отражает эту реальность. Мы не должны забывать, что искусство формирует реальность, которую ему потом приходиться отражать. Я по-прежнему делаю акцент на то в споре с моим коллегой, что нам надо добиться того, чтобы государство вкладывало деньги в то, что поднимает душу народную. Обязательно господдержка должна быть. Сейчас она минимальная, мизерная. Бюджет России урезает у культуры деньги тогда, когда нужно вкладывать деньги в культуру. Пример того, что на последнем месте культура, цифры. Я очень благодарен Минкульту за то, что поддерживает он нас, но поддерживать театральный форум в размере покрытия расходов на прием 4-х театров, этого не достаточно, поскольку мы делаем за министерство культуры, за государство, то дело, которое поручено им. Мы помогаем, помогайте нам. Очень верно здесь говорил мой собрат и коллега Никита Астахов о том, что должны мы подумать об образовании, о православном образовании будущих деятелей театра и кино. Очень верная мысль. Действительно, не через 20, через 10 лет появится новое поколение. Новое поколение появится уже через 4 года тех детей, которые будут воспитаны на православной культуре. А как же ВГИК? А как же Гитис и другие учебные заведения, которые готовят деятелей театра и кино? В конце этого года я должен набрать во ВГИКе курс авторской режиссуры. Я учту на этом курсе во ВГИКе тот опыт, который был у меня 10 лет тому назад, когда мне было позволено сделать программу, какую я считал нужной, для 2-х годичного обучения наших будущих режиссеров. Тогда в первый раз я декларировал то, что мы выпускаем первый в истории России курс православной авторской режиссуры. Читали лекции им в духовной академии лучшая профессура. Я ездил с ребятами и сам поглощал лекции Осипова, Дунаева, Гаврюшина, и сам открывал для себя очень много нового. Профессора ВГИКа, читавшие лекции на нашем курсе, увидев то, что мы даем ребятам, говорили: «Мы сами хотели бы здесь учиться». Какими режиссерами будут выпускники ВГИКа? Какие Тарковские появятся, если мы лишим наших учеников самого главного? То, с чем творили упомянутые в начале Щепкин Михаил, Станиславский, Тарковский люди, глубоко верующие, грешные, заблуждающиеся, но шедшие ко Христу и мерящие собственное творчество высшей мерой, мерою Христа. Это очень важная мысль. И последняя, оптимистическая нота, на которой мы окончим. Я знал о том, что в Останкино на телевидении при входе в Останкино строится Храм православный. Позавчера я побывал в Останкино и увидел, что действительно Храм при входе, перед кафе построен белый Храм. Он уже почти готов к освещению. Вы хоть представляете, что это такое? Храм Божий в самой Мекке растления народа. В Мекке, которая все 23 года удивляла народ безобразием, экраном без образа и подобия Божьего, появляется православный храм. Итак, я поздравляю всех нас с тем, что мы движемся вперед, и борьба за душу человека продолжается. С Богом!

Пресс-служба МКФ «Золотой Витязь»